У власти ни родни, ни друзей нет - Ричард Евгеньевич Артус

как он выкручивался из щекотливой ситуации, но факт остается фактом. Святополк, вместе со своей женой, и ее духовником Рейнберном, прибыли в Киев на переговоры. Но, как и раньше, Владимиру не давались семейные разговоры. Хотя тут прослеживался некий прогресс. Если брата он просто приказал прирезать, даже словом не обмолвившись, то сына, все же для начала просто посадил с женой в темницу. Кому не повезло, так это духовнику. Бедолага вдруг резко разболелся, посинел лицом, да высунув язык, скоропостижно помер, от неизвестной болезни. Видать воздух Киевский, ему противопоказан был, но кто же о таком, в те темные времена подумать мог, да и моду на семейных врачей, которые бы все толком объяснили, тогда еще не завели. К слову сказать, епископ Анастас, тоже почувствовал резкое недомогание и решил в спешном порядке, здоровье свое на морском курорте поправить. Правда, поправил или нет, неведомо. Из Киева он отбыл, да только после этого, как в воду канул, и более никто его не видел. Владимир, удовлетворенный таким удачным стечением обстоятельств, судьбу сына с невесткой решать не спешил. Можно сказать, как в воду глядел. Потому как Болеслав, прозванный Храбрым, даже при одном упоминании, что дочь, и любимый зять в тюрьме срок мотают, осатанел, а чтобы было, если бы не дай бог и они вдруг внезапно заболели, даже подумать страшно. Короче, Польский князь договорился с Германским императором Генрихом 2, с которым воевал, о встрече. На этой встрече, ссылаясь на семейные обстоятельства, предложил заключить временное перемирие.

— Да ради бога. — Согласился Генрих. — И можешь спокойно решать свои семейные проблемы, и ни о чем не волноваться, мы же все-таки цивилизованные люди, а не варвары какие. Наша с тобой война все равно от нас никуда не денется.

Ободренный пониманием императора, Болеслав, собрав свои войска, двинул их в поход на Киев. Вызволять из полона дочку с зятем. Узнав о таком повороте событий, Владимир не убоялся угрозы, и тут же разослал гонцов к сыновьям, чтобы значит, те не мешкая, со своими дружинами шли к нему на помощь. Но тут вышел небольшой облом. На просьбу отца, сыновья отреагировали вяло, а честно говоря, просто проигнорировали. По этой причине, Владимир одно время, даже крепко задумался о том, что видно мало порол их розгами в детстве, чтобы приучить к послушанию папеньке. Правда, долго горевать об упущенном воспитании, было некогда, потому как обстановка ужасающе быстро накалялась, по мере приближения Болеслава, грозя ему большими неприятностями. Требовалось принимать срочные меры, по урегулированию неприятного вопроса, но как назло, в голову ничего путного не приходило. Так что, пока Владимир напрягал свои мозги, Болеслав беспрепятственно подошел к Киевским воротам, в кои уверенно постучал своей латной рукавицей. Делать нечего, и открыв городские ворота, широко разведя руки в стороны, Владимир вышел на встречу Болеславу.

— Сколько лет, сколько зим. Наконец-то дорогой родственник, ты нашел время к нам в гости заглянуть.

— Ты зачем мою дочь в темнице держишь? — Не отвечая на приветствие, сразу же наехал Болеслав.

— Да кто тебе такое сказал? — Выпучил на него свои глаза Владимир. — Как ты мог такое помыслить? Неужто я похож на такого злыдня, что любимого старшего сына вместе с женой, в темницу упрячет? Вот от кого от кого, а от тебя я такого не ожидал. — Сокрушенно покачал он головой.

— Так это. Я, конечно, тем слухам не поверил. — Смутился Польский князь. — Но сам понимаешь, отцовское сердце не на месте. Решил во всем сам убедиться.

— Это правильное решение. — Кивнул головой Владимир. — А заодно погостишь у меня, от дел государственных отдохнешь, так сказать душой развеешься. — Ласково улыбнулся он Болеславу. — Ну что же мы с тобой тут на пороге топчемся? Милости прошу в дом, гость мой дорогой. — Посторонился Владимир, пропуская перед собой Польского князя.

В княжьем тереме, за накрытым столом, их уже поджидали Святополк с женой, Предслава да Доброгнева, дочери Владимира от Рогнеды, и естественно ближние бояре, куда же без них, без нахлебников.

— Чего-то доча моя, с лица бледновата. — Окинув взглядом свою дочь, повернулся Болеслав к Владимиру.

— Да ты что. — Замахал руками Владимир. — В самый раз, не сумлевайся. Загорелыми ноне, только простолюдинки ходють. А истинная голубая кровь, должна бледностью кожи всех поражать.

— Совсем я у себя на войне от модных веяний отстал. — Обескураженно потеребил свой ус Болеслав. — Надо бы почаще к тебе в гости захаживать, чтобы значить, совсем на своих войнах не одичать.

— Да пока не забыл. — Засуетился Владимир. — Я тебе тут шлем в подарок приказал сработать. Хороший такой, с мягкой подкладкой, что даже ежели кто по кумполу мечом засветит, то и не почувствуешь. При твоем-то образе жизни, такой подарок в самый раз, а то ведь, когда по голове бьють, мозг шибко сотрясается, отчего можно полоумным заделаться, а в нашем княжьем деле полоумным, ну никак нельзя быть.

— Да ладно тебе. — Отодвинул подарок в сторону Болеслав. — За заботу конечно спасибо, только не нужон он мне. Я как-никак, не зря Храбрым прозываюсь. Потому без этих шеломов в бой хожу, а вражьи мечи, моей голове не страшны. Потому как у меня лобовая кость 30 сантиметров. Сколько хошь лупи, до мозга не достанешь. Так что, никакое сотрясение меня не страшит.

— Везет же некоторым. — Завистливо посмотрел на Польского князя Владимир.

— Батюшка нас под запором держали. — Вдруг начала жаловаться на свою судьбу дочка Болеслава. — Духовника моего, Рейнберна со свету извели.

— Так уж и под запором. — Как ни в чем не бывало, отпивая квас, из своего кубка, буркнул Владимир. — Это все для их же пользы. — Поставив кубок на стол, смело посмотрел он, в налившееся кровью лицо Болеслава. — Не знаю как у вас на западе, а у нас, только того во власти уважают, кто в тюрьме, так сказать, за народ маялся, или как минимум в эмигрантах по этому поводу обитался. Это, прежде всего авторитет, а во вторых, школа жизни, без знания которой, управлять такой страной тяжко. Народ у нас своенравный. Я же для них старался, потому как Святополк в семье старший, а мне уж и помирать скоро. — По щеке Владимира скатилась скупая мужская слеза. — А Рейнберна никто не изводил. Сам виноват, что грибочков непроверенных отведал.

От таких слов, вся краска, с лица Польского князя спала, а от избытка чувств, он приобнял Владимира за плечи.

— Да рано тебе о смерти-то думать, поживем еще. — Встряхнул он его, и на всякий случай отодвинул от себя блюдо с маринованными маслятами. После чего,